|
40 памятных зарубок
Однажды перебирал я свои старые бумаги, вырезки, заметки и обнаружил куски пожелтевших от времени газет. На одной стороне первого куска — фотомонтаж, какие любили раньше помещать в газетах, передовица, посвященная шестой годовщине смерти Ленина, а на обороте моя статья со странным названием: «Митя-царь и бесхвостые кулаки». На втором куске — моя же корреспонденция «Штурм Виль Олана». В старом журнале 1930 года я нашел свой очерк «В плену болот»... ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ О КОМСОМОЛЬЦЕ НИКЕШЕ, КОТОРЫЙ СТАЛ НИКОЛАЕМ, И О ДАЛЬНЕЙШИХ НЕОЖИДАННЫХ СОБЫТИЯХ
В 1930 году, окончив на Урале лесотехнический техникум, в Кудымкар приехал паренек — комсомолец Никанор и стал здесь техником-таксатором. Первое, что он сделал,—подал заявление в кудымкарскии загс, прося заменить имя Никанор которое ему очень не нравилось, на Николай. Загс вынес решение удовлетворить эту просьбу. Вместе с группой, которую дали ему в лесоустроительной партии, он бродил по пермяцким чащобам, прорубал просеки, определял запасы древесины, аккуратно снимал на планшеты лесные дачи. Зимой, обрабатывая полученные материалы, он охотно соглашался выполнять и разные комсомольские поручения. А в ту пору — в конце двадцатых и тридцатых годов — куда только не посылали комсомольцев?! Они сами рвались на боевые участки. Сохранилось одно из командировочных удостоверении: Колю послали «в Деминский сельсовет в помощь уполномоченным РИК для практической работы в проведении подготовки посевной кампании и коллективизации». Коля помогал создавать колхозы, противодействовал кулацкой агитации, был уполномоченным по обмену комсомольских билетов, руководил кружком политграмоты. Даже старшие товарищи удивлялись, как Коля по почти неуловимым признакам находил хлеб, запрятанный кулаками в тайниках и ямах. На фотографиях того времени Коля — белобрысень-кий, простодушный, с чистым прямым взглядом, в юнг-штурмовской защитной форме и с портупеей через плечо. Вот как Коля рассказывал о своем детстве и юности. — Есть люди, жизнь которых достойна удивления и подражания. Некоторые мои товарищи воевали в Испании, дрались с японцами на Халхин-Голе, участвовали в финской войне, а у меня — что? Моя жизнь самая обыкновенная; найдутся сотни тысяч с такой биографией. Родители мои — простые крестьяне. Нас, детей, у них было четверо — сестры Лида и Агафья, брат Виктор и я. Из братьев я старший. Семи лет пошел в школу. У меня всегда была хорошая память. Мне было лет семь или восемь, когда я выучил наизусть лермонтовское «Бородино». Отец, помню, любил, когда я читал вслух... Я забыл сказать, что жили мы на Урале, в селе Зырянка. Село большое — дворов триста, сплошь беднота, школа маленькая — четыре класса. Тем, что мне удалось доучиться, я во многом обязан семье Прохоровых. Эти чудесные люди много сделали для моего воспитания, я до сих пор благодарен им. Потом мне пришлось ехать в Талицу, районный центр. Там я жил самостоятельно; отец платил за угол да за харчи. Техникум кончал в Тюмени, оттуда уехал в Кудымкар — в Коми-Пермяцкий автономный округ, там работал по специальности. Так получилось, что я редко с тех пор виделся со своими. Помню, приехал домой в двадцать пятом году — отца в живых уже не было, мать мучается одна с семьей. Приезжаю я, как сейчас помню, в комсомольском костюме — некоторые комсомольцы тогда форму носили. Говорю матери: почему, мама, в коммуну не вступишь? Рядом с селом была коммуна «Красный пахарь»; организовалась она еще в девятнадцатом году. «Боязно». Три дня я ее агитировал. Убедил-таки. Через сорок лет, во второй мой приезд в Кудымкар, о Коле рассказал мне его друг, коми-пермяцкий поэт Степан Иванович Караваев: —
Я тогда и колхозы помогал создавать и стихи |