Архив
минувшие дни
отрывок из очерка

40 памятных зарубок

Однажды перебирал я свои старые бумаги, вырезки, заметки и обнаружил куски пожелтевших от времени газет. На одной стороне первого куска — фотомонтаж, какие любили раньше помещать в газетах, передовица, посвященная шестой годовщине смерти Ленина, а на обороте моя статья со странным названием: «Митя-царь и бесхвостые кулаки». На втором куске — моя же корреспонденция «Штурм Виль Олана». В старом журнале 1930 года я нашел свой очерк «В плену болот»...

глава Шестая я пробираюсь в верховья камы

А дом этот стоял на другом конце деревни, у поляны, где гадали.

Федор Иванович — родом тоже коми-пермяк — го­ворил:

Есть у нас такое время, которое народ считает самым страшным в году: зимнее цветье. Если подсчи­тать по календарю, то это — через полгода после цве­тения ржи, примерно на русские святки. Тогда чуды появляются на земле.

Кто, кто? — не вытерпел я и тут же вспомнил, как мне о цветье и чудах рассказывал одноглазый Афоня, едва мы отъехали от станции Менделееве Но в Афонины россказни я не очень-то поверил:

— Чуды... Как бы это объяснить,— смешался мой провожатый.— Раньше, еще давно, на этих землях жил такой народ — чудь. Попы велели им сжечь деревянных богов и верить в Христа, Илью-пророка и Николу-угод­ника. А они не соглашались и решили умереть. Вы­копали большую яму или пещеру, забрались туда, а потом обрушили землю на себя и погибли. Но бывают такие дни, когда они вылезают из-под земли и вредят тем, кто принял новую веру. Тогда в цветье их возле церквей «топчут конями», «бьют нагайками», и «чуды бегут от людей». Но это происходит днем. А ночью в цветье, как вот сегодня,  «слукаютея». Это значит га­дают, пытаются узнать, что произойдет в новом году. Он закончил пренебрежительно:

—        Темнота!

Мне интересны были подробности, и я спросил:

А как все-таки «слукаютея»?

Ну как: выйдут на речку или на поляну, в центре палку воткнут — обычно это «ожег» — деревянная ко­черга, которой в печи дрова шевелят. А то еще в избах подметут и сор с собой прихватят, высыплют возле кочерги на разостланную коровью шкуру. Сядут вокруг и «слукаютея», другими словами, слушают. Кто что услышит, тому то и суждено. Если человек услышит «гурст»... Что, что? — опять перебил я.

Ну, шум, что ли, вроде скребет кто. Значит, год будет голодный, это мыши беспокоятся. Кто многие голоса народа услышит — у того дом сгорит. А вот если колоколец кому послышится — быть в его семье свадь­бе. Если шелестит что — ну, к примеру, снопы — зна­чит, ожидай урожайный год.

И опять, как   прежде,   закончил   свои   объяснения пренебрежительным словом:

—        Темнота.

Совершенно неожиданно парень-возница обернулся к нам и убежденно заявил:

—        Какая ж темнота? Все в точности сбывается.
Вы хоть кого здесь спросите: Александра Романовна
в прошлом году слышала, как доски строгают. Ясное
дело: гроб готовили. Потом молотком стучали, это —
гвозди заколачивали. И что же: с цветья и месяца не
прошло — бна умерла. У меня мать из этой деревни —
она рассказывала.

Федор Иванович стал было разъяснять парню вред суеверия, но толком так ему ничего не успел доказать: мы уже подъезжали к высокому, в полтора этажа, с подпольем, с лестницей у могучего крыльца дому Председателя сельсовета Изосима Ивановича Златина. Дом действительно стоял рядом с тем полем, где шло гаданье.