
Архив
минувшие дни
отрывок из очерка
|
40 памятных зарубок
Однажды перебирал я свои старые бумаги, вырезки, заметки и обнаружил куски пожелтевших от времени газет. На одной стороне первого куска — фотомонтаж, какие любили раньше помещать в газетах, передовица, посвященная шестой годовщине смерти Ленина, а на обороте моя статья со странным названием: «Митя-царь и бесхвостые кулаки». На втором куске — моя же корреспонденция «Штурм Виль Олана». В старом журнале 1930 года я нашел свой очерк «В плену болот»...
глава
Шестая я пробираюсь в верховья камы
Когда я попал в Гайны,
Кама лежала скованная льдом под покровом снега, и я мог только представлять,
какая же она, северная река-красавица. Полузанесенные снегом стояли
бревенчатые избы Гайн — древнего села возле чудского городища.
Еще во время разговора с
секретарем окружкома Артемовым я решил, что буду добираться в самую далекую
деревеньку — Верх-Лупью. Артемов предупреждал, что попасть туда можно только
после первых морозов,— в другое время из-за трясин пути нет. Да и в книге я
прочитал:
«Сообщения с внешним
миром... возможно только по реке в лодке, не только троп для верховой езды и
даже и пешеходных путей нет со стороны р. Камы, обилие болот не допускает их
проложения».
Поэтому для меня
Верх-Лупья оказалась первым местом, куда я должен был поспеть вовремя, пока недолгие снежно-ледяные дороги не замело. Там
я сделаю остановку, а уж оттуда начну свой путь на юг, выбирая новые места для
наблюдений.
Из Гаин я дал телеграмму в редакцию. Составил ее
«информационно», но мне казалось, она должна произвести впечатление:
«Приехал лошадьми село
Гайны. Телефонная связь кончается. Еду дальше на север в деревни, которых нет
на карте».
Я помню тогдашние свои
настроения и мысли: чувствовал себя кем-то вроде Левингтона, готовившегося к
проникновению в места, куда не ступала нога европейца. Правда, тот
путешественник изнывал от жары, а я стучал зубами от холода; там приходилось
преодолевать джунгли с тиграми и крокодилами, а нас в санях только однажды
встретили волки, да и то, видимо, не голодные, потому что отпустили с миром. И
все-таки ощущалось сходство: наверное, из-за неизведанности того, что
предстояло. И в Кудымкаре и в Гайнах рассказы о тех местах, куда я ехал, были довольно общие:
—
Там сами увидите!
Около полуночи наша «пара
гнедых» подъезжала к деревне Мысы, она же — Нижняя Лупья. Ямщиком на сей раз оказался ничем не примечательный молчаливый парень.
Со мной вместе ехал работник окруж-кома Федор
Иванович, который по замыслу руковод-ства должен был знакомить меня «с
обстановкой», но, как оказалось, сам впервые забрался так далеко. Единственная
помощь, которую он мог оказать, это пере-г водить с коми-пермяцкого.
Помощь не малая, потому что в глухих деревнях, куда мы попадали, иные старухи
не могли сказать по-русски и слова.
Впереди показались темные
и безмолвные избы, и возница сказал свое первое слово:
—
Мысы...
Я думал о том, как мы
найдем председателя сельсовета. Придется будить его среди ночи. По тогдашним
обычаям мы предъявим командировочные удостоверения, узнаем, к кому он нас
направит на постой, доберемся до этого дома, опять кого-то разбудим. Затем шли
уже мечты: мы выпьем по кружке браги, а может, и поужинаем и заляжем спать. Ох как хорошо поспать после долгой дороги, да еще в зимнюю
ночь!
Но мы никак не могли сразу
узнать, где следует искать председателя: и в первую, и во вторую, и в третью
избы достучаться не удалось. Решили, что хозяева крепко спят, В четвертую
постучали и, не дождавшись ответа, зашли, благо дверь оказалась незапертой.
Но изба безмолвствовала — в ней никого не нашли. И только в следующей, выходит,
пятой по счету, нам повезло: древняя старуха в темноте нянчила больного
ребенка — он беспрерывно и надсадно кричал. Старуха прошамкала что-то.
Федор Иванович перевел:
«Весь народ на поляне: гадает. Сейчас цветье».
Собственно, и эти слова следовало
если не перевести, то хотя бы объяснить. Федор Иванович сообразил и, улыбаясь
одновременно со смущением и чувством превосходства («вот-де некультурный
народ»), стал рассказывать, пока мы искали дом председателя.
|