Архив
минувшие дни
отрывок из очерка

40 памятных зарубок

Однажды перебирал я свои старые бумаги, вырезки, заметки и обнаружил куски пожелтевших от времени газет. На одной стороне первого куска — фотомонтаж, какие любили раньше помещать в газетах, передовица, посвященная шестой годовщине смерти Ленина, а на обороте моя статья со странным названием: «Митя-царь и бесхвостые кулаки». На втором куске — моя же корреспонденция «Штурм Виль Олана». В старом журнале 1930 года я нашел свой очерк «В плену болот»...

ГЛАВА ВТОРАЯ О  ПИЛЕ,   СЫСОЙКЕ И  ДРУГИХ ПОДЛИПОВЦАХ

Он слышал, что там за работу платят деньги и люди каждый день едят хлеб.

Много еще пришлось испытать Пиле с сыновьями и одинокому Сысойке и в городе и тогда, когда они впряглись в бурлацкие лямки. Слишком поздно выяс­нилось, что Апроська не умерла, а только впала в ле­таргический сон. Пила и Сысойка услышали, что из-под земли доносятся стоны, раскопали могилу, но дочь Пи­лы уже задохнулась; руки ее были искусаны в кровь.

Зиму мужики работали на постройке барж, с поло­водьем спустили их на воду, тянули баржи. Подлипов­цы думали найти счастливую   жизнь,   когда   каждый День будут есть хлеб. Но их часто обсчитывали, и им приходилось голодать, спать на голом полу, положив под голову полупустые котелки: велико ли имущест­во — лапти, чашка да ложка? Повидали немало дико­винного для себя — и рыбу, которая не только не ест человека, как они думали, а ее самою можно есть, и железный пароход, в котором «поди, лошадь где-нибудь спрятана», и печи, котлы и насосы на солеварке, приня­тые подлиповцами за орудия   адских   пыток.   Трудно шли Пила и Сысойка в бурлацких лямках. Так труд­но, что наконец у Пилы вырвался не то упрек, не то стон:

— Ты погляди, што у те на груди-то? У меня, смот­ри, кожа слезла... А спина-то? Самого так и пошаты­вает,— хоть помереть тожно... Сысойка! Пошто мы ро­дились-то?.. Бои лошадям так славная жизнь-то...

Они искали всего-то-навсего жизни с хлебом каж­дый день. Они мечтали работать на земле. Увидев кос­цов на лугу, Сысойка сказал:

—        Гли, Пила, траву косят! Што бы нам землю да­
ли,— уж и бурлачить бы не пошли...

И Пила горестно ответил:

—        Э! Людям счастье, а нам где уж! Вон, бают, много
есть бросовой земли, а не дают — богатые люди про­
дают, да дорого... Здесь ошшо што: все лес да лес, а
вон ниже Пермы видали мы, какие земли-то; бают
хлеба много.

С завистью отозвался Сысойка:

— Пожить бы там...

Не нашли Пила и Сысойка счастья в бурлаках. Лопнула бечева, когда они тянули барку. С прежней обыденностью и простотой свидетельствовал Решет­ников :

«Восьмеро   встали. У одного   окровавленное   лицо, другой жалуется, что бок ушиб, третий кажет руку, двое кричат: «Ой, брюхо болит! Оёченьки!»

«Пила и Сысойка лежат без чувств в разных сто­ронах, облитые кровью. Бурлаки окружили их и стали смотреть. Пила разбил лоб, переломил левую ногу... Сысойка  разбил грудь...

Все запечалились.

Померли!.. Родимые.

Эхма! Вот те и жизнь...

Пилу и Сысойку накрыли полушубками и отошли прочь».

Да, именно: «Вот те и жизнь». Ведь оба подлиповца еще не умерли, им бы помочь, их бы спасать, да где там! Сысойка застонал, и позвал Пилу. Обоим дали на­питься.

«Сысойка смотрит на всех дико, стонет... Вот он повернулся на бок и смотрит на Пилу. Пила открыл глаза, пошевелил губами и ничего не сказал... Потом он протянул к Сысойке руку и умер...»

Сысойку бурлаки оставили в деревне, и через четы­ре дня умер и он.

Грустно отметил Решетников:

«Родился человек для горе-горькой жизни, весь век тащил на себе это горе, оно и сразило его. Вся жизнь его была в том, что он старался найти себе что-то луч­шее...»