|
40 памятных зарубок
Однажды перебирал я свои старые бумаги, вырезки, заметки и обнаружил куски пожелтевших от времени газет. На одной стороне первого куска — фотомонтаж, какие любили раньше помещать в газетах, передовица, посвященная шестой годовщине смерти Ленина, а на обороте моя статья со странным названием: «Митя-царь и бесхвостые кулаки». На втором куске — моя же корреспонденция «Штурм Виль Олана». В старом журнале 1930 года я нашел свой очерк «В плену болот»... ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ВТОРОЙ ОТРЫВОК ИЗ ОЧЕРКА СОРОКАЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ
В 1929 году в Мысах, а тем более в Верх-Лупье, было мало героического. Разве только стремление вести борьбу со старым и темным. Вот, что я писал, тогда, сорок лет назад, о Мысах и Верх-Лупье: «Глушь. Отступающая старина. Последние уголки, где еще давит мглистая тяжесть нелепых суеверий, отсталых дикарских обычаев. После Свердловска, с трамваем, громадной стройкой домов-коммун, дворцов промышленности и заводов, после стукота железной дороги и маленькой станции Менделеево (...«поезд стоит одну минуту, сходите, граждане, быстрее»), после 107 километров снежного пути от Кудымкара, центра Коми-Пермяцкого округа, после двухсот километров на лошадях, минуя Юрлу, Кочево, Гайны,— все на север и на север,— в глушь страшную, преодолимую только теперь, по мелкому снегу,— забраться в Лупьинский Мыс! Здесь народу «чужого», не мысовского, не лупьев-ского,— сейчас много: легко проехать. И Мыс и Верх-Лупью сдавили со всех сторон топкие болота. Летом сквозь косматую, спутанную заросль ельника и лиственниц, минуя опасные трясины, местные жители пробираются сюда пешком. На первобытных плотиках и долбленых осиновых лодках, отталкиваясь шестами, с трудом находят водный путь. Восьмидесятиверстный, Он изматывает вконец, й пользуются им необычайно редко. Запасаются всем, что нужно, зимой, по мелкому снегу, а все остальное время года сидят в плену болот. Обособленности этой помогают частые дожди. Тогда уже при всем желании никак нельзя ни пройти, ни проехать. Мыс и Верх-Лупья — это своеобразные острова. Они сжаты болотами и непроходимыми лесами, заключены в тесное кольцо. Ездить некуда. Поля близко. Посевов мало. Отсюда необычайнейшее явление: телег в Мысах нет совсем. Хлеб в снопах, лен и еще кое-что возят на волокушах. Не одна тысяча лет прошла с тех пор, как человек заставил лошадь служить себе. Вначале ее силу использовали нехитро. Первобытная телега — это два очищенных дерева с рогулями из корней, рогули связывались лозой или лыком и скреплялись палкой-перекладиной. На немудром этом «экипаже» возили убитых зверей и хлеб. Корневища волочились по земле и кое-как поклажа доставлялась к дому. Это было... Но это есть и сейчас. Волокуша — самая настоящая волокуша — в Верх-Лупье и Мысах единственный способ доставить хлеб или лен с полей. Ни одной телеги вы здесь не увидите. — Зачем? — спокойно заметил мне один пермяк.— Зачем нам телега? Дорог-то ведь нет... Одна окольная дорога была когда-то давно, но ездили по ней мысовцы, приученные к одиночеству, мало. Дорога заросла бурьяном, мосты провалились, и опять болотная топь оцепила эти села. У каждой избы в Мысах сельхозорудия зимуют под открытым небом: тут соха с самодельным лемехом-угольником, борона с полуаршинной щетиной зубьев — В прошлом году на окружную конференцию комсомола приехал верх-лупьинский делегат. Грива буйно растущих, давно не стриженных волос закрывала ему глаза. Были у него не ногти, а заскорузлые костяшки. Кудымкарские комсомольцы решили привести его в культурный вид и коллективно повели в парикмахерскую. Парень пошел. Но едва он увидел в зеркале изображение свое и людей, как кинулся бежать вон. Насилу его уговорили вернуться. Зеркало и сейчас едва ли меньшая редкость, чем год назад. В Мысах единственная обладательница зеркала — ворожея Митеиха. Она, как может, извлекает доход из него. Безработицы ей пока опасаться нечего: народ здесь любит гаданье и верит ворожее. При всяком несчастье бабы и даже бородатые мужики с поклоном идут к Митеихе. — Погадай, Марья Васильевна. |