Архив
минувшие дни
отрывок из очерка

40 памятных зарубок

Однажды перебирал я свои старые бумаги, вырезки, заметки и обнаружил куски пожелтевших от времени газет. На одной стороне первого куска — фотомонтаж, какие любили раньше помещать в газетах, передовица, посвященная шестой годовщине смерти Ленина, а на обороте моя статья со странным названием: «Митя-царь и бесхвостые кулаки». На втором куске — моя же корреспонденция «Штурм Виль Олана». В старом журнале 1930 года я нашел свой очерк «В плену болот»...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ             РАССКАЗЫ МОЛЧАЛИВЫХ «ЛЕЛЕЙ»

нынешних колхозных делах лучше расскажет брига­дир Дмитрий Семенович Найданов. Ведь теперь в Кры­саново не самостоятельный колхоз, а бригада большого колхоза «Путь к коммунизму». А бригадир уже давно сидел рядом на ступеньках крыльца и слушал мой разговор с Яковым Алексеевичем.

Время подошло к обеду, и сообща мы решили, что лучше всего будет отправиться к бригадиру: у него жена-хозяйка поставит самовар, накормит чем-нибудь горячим, там пригодится и мой дорожный харч — раз­ные консервы московской заготовки.

Когда я прощался с Яковом Алексеевичем, он отвел меня в сторону, к стене амбара, и с обидой сказал:

— А как считаете, правильно, что мне райсобес такую резолюцию наложил?

И протянул бумажку, где сообщалось, что Найданов Яков Алексеевич семь лет избирался председателем колхоза, а до того являлся организатором комитета бедноты и колхоза. На справке кто-то из райсобесов-ского начальства наложил резолюцию:

«Это все неважно. Надо указать только, добросо­вестно ли Найданов Я. А. относился к работе».

Резолюция возмутила не только того, кого она не­посредственно касалась, но и меня. То есть как это неважно, был ли человек борцом за новую советскую жизнь в первые годы революции? Как неважно, что он, не боясь кулацкой мести, создал комитет бедноты — первый в деревне орган новой власти? Как неважно, что столько лет председательствовал в колхозе? Это была явная и действительно обидная несправедливость.

А Яков Афанасьевич взял бумажку, сунул ее в кар­ман и рывком поднял клетчатую рубаху на животе. Возле пупка явственно проступали старые побелевшие шрамы — следы кулацкой расправы. Потом Яков Алексеевич молча протянул и показал мне исполосованную шрамами руку.

Вернувшись в Кудымкар, я первым делом рассказал об этом в окружкоме и окрисполкоме. Мне сказали, что факт это действительно неприятный и даже горестный и старому комбедовцу и колхозному организатору будет назначена персональная пенсия местного значе­ния, то есть в пять раз больше теперешней, выдаваемой просто по старости.

_После этого на душе у меня долго оставался горь­кий осадок. Я всегда считал неблагодарность одним из самых поганых качеств в человеке.

Наконец из Кудымкара я получил письмо, что пер­сональную пенсию Яков Алексеевич уже получает. Давно бы так!

Когда «козлик» наш подкатил к бригадировой избе, остальные ребята — десятилетняя Наташа и малыши Миша и Коля — забегали вокруг нас, гостей, а Валерик узнал, что шофер едет на озеро мыть машину и упро­сил взять его с собой, обещая помогать.

Дом у Дмитрия Семеновича Найданова такой же, каких миллионы в России: сруб из могучих сосновых лесин, рубленный «в лапу», двускатная деревянная кры­ша, окна на две стороны и обычные крестьянские пристройки — по соседству хлев для коровы, ре­бячьей кормилицы. В горнице на деревянной скамье лежал кусок тонко тканной красно-белой пестря­дины.

Свое? — спросил я Евдокию Михайловну, хозяй­ку, женщину крупную, сильную. Я все больше убеж­дался, что это и, верно, домовница, заботливая, но стро­гая мать. Ребята слушались ее с одного слова, но не боялись, да и улыбалась она так хорошо, как не могут улыбаться злые и жестокие люди.

Свое!—распевно ответила она.— Покупного на всех моих не напасешься. Ситец нынче жидкий, а маль­чишки целые дни бегают, всюду лазают, к вечеру извозятся, не приведи бог. На зиму рукавицы из чего шить? В магазине такого и материала нет. А сама сот­ку— износу нет. Стай-то у меня на чердаке. Пойдем покажу.

Я лазал на чердак, смотрел на старинный ткацкий стан, по которому благодарно и ласково проводила рукой хозяйка, будто гладила кого родного, стоящего рядом.

К застолью дети не были допущены. Сколь упорно ;.г