|
40 памятных зарубок
Однажды перебирал я свои старые бумаги, вырезки, заметки и обнаружил куски пожелтевших от времени газет. На одной стороне первого куска — фотомонтаж, какие любили раньше помещать в газетах, передовица, посвященная шестой годовщине смерти Ленина, а на обороте моя статья со странным названием: «Митя-царь и бесхвостые кулаки». На втором куске — моя же корреспонденция «Штурм Виль Олана». В старом журнале 1930 года я нашел свой очерк «В плену болот»... ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ РАССКАЗЫ МОЛЧАЛИВЫХ «ЛЕЛЕЙ»
не управиться. А Митя рассчитывает:
я покормлю, — А кончил он как? Раскулачили? — Раскулачили в тридцатом году. Я прикинул: через год после того, как на бешеной тройке «Митя-царь» промчался мимо меня по зимней дороге. Точно прочитав мои мысли о тройке, бабка дополнила: Восемь коней взяли — один к одному — красавцы. Да стадо коров, двенадцать голов и еще овец, не упомню сколько. За год до того колхоз пробовали создать, а «Митя-царь» и кулаки Григорий да Михаил Найдановы развалили: чуть не всех подговорили выйти. Тут снова создали, «Красный герой» назвали. Этот прижился. Председателем выбрали Найданова Якова Алексеевича. Это того, что комбед организовывал? Ну,—- по-северному, одним коротким словом подтвердила Маркеловна. А что с ним стало? С Яковом-то? Ничего. Жив. В Крысанове живет? Ну! Тут же снарядили гонца — одного из мальчишек, окружавших нас. И хотя Яков Алексеевич жил на краю деревни, а деревня вытянулась аж до леса, он скоро пришел. Посыльный встретил его на полпути,— старик уже слышал, что приехал кто-то, интересующийся стариной. И снова, в который уже раз за вторую поездку в Коми-Пермяцкий округ, я зримо ощутил время: рядом со мной сидел человек, чьи поступки, казалось, уже давно стали достоянием истории. Я представил себе то, что было тогда: как он идет с «помочи», а за ним крадутся, дожидаясь удобной минуты, два наемных убийцы; как коса, извечный символ смерти, занесена над головой парня, молодого, сильного, вся «вина» которого в том, что он захотел лучшей жизни для себя и одно-деревенцев и восстал против кулацкого засилья. Как Яков Алексеевич жил эти сорок лет? Что делал?
Сейчас он сидит рядом со мной на деревянной лестнице старого амбара Мити-царя—-все еще красивый, несмотря на свои шестьдесят восемь лет, чернобровый, с шапкой черных, с проседью волос и седой бородой веером. Неторопливый, какой-то углубленный в собственные мысли. Его взгляд будто говорит: «Я все понимаю и зря толковать нечего...» Много повидал в жизни этот старик, многое испытал. Поначалу мы повели беседу о том, что мне бросилось в глаза, и я, хоть и деликатно, а все же сказал, что вид у деревни не очень казистый: не в каждой избе виден заботливый хозяин — то ставня сорвана с петли, то изгородь разобрана, то крыльцо без столба. Вон колхозный шофер — молодец — дом обиходил и вместе с женой лесины пилит, дрова готовит, ровно к стене складывает,— зимой в тепле будет. Яков Алексеевич не возражал против моих слов, но заметил, что в деревне и новых домов немало,— справили новоселье Найдановы — Иван Михайлович и Федор Павлович, Ташканов Владимир Васильевич тоже в новой избе живет. Многие венцы сменили, крыши. Так что стройки здесь не редкость. А только то, что голы улицы, ни деревца, ни кустика, разве что трава,— это верно, не привыкли здесь люди деревья перед домами сажать. Мужиков в деревне мало — вот беда. Меня мучили многие вопросы, и я задал первый из них:
|