
Архив
минувшие дни
отрывок из очерка
|
40 памятных зарубок
Однажды перебирал я свои старые бумаги, вырезки, заметки и обнаружил куски пожелтевших от времени газет. На одной стороне первого куска — фотомонтаж, какие любили раньше помещать в газетах, передовица, посвященная шестой годовщине смерти Ленина, а на обороте моя статья со странным названием: «Митя-царь и бесхвостые кулаки». На втором куске — моя же корреспонденция «Штурм Виль Олана». В старом журнале 1930 года я нашел свой очерк «В плену болот»...
ГЛАВА
ДВЕНАДЦАТАЯ
О ТОМ, КТО СЕДЬМЫМ В НАШЕЙ
СТРАНЕ ПОЛУЧИЛ ОРДЕН
КРАСНОГО
ЗНАМЕНИ
Сорок лет назад, в 1929
году, в Гайны с гражданской войны вернулся уроженец этого села Павел Яковлевич
Кашин, в прошлом бедняк из бедняков.
Жена Павлова брата Петра,
Татьяна Афанасьевна Кашина, без малого девяностолетняя старушка, рассказала
мне в 1968 году о семье:
— До революции
ох как плохо жили Кашины.
Яков-то Кашин, отец Павла и моего Пети, работать не мог, одушливый
он, кашлюн. Для пропитания рыбу ловил: ее в Каме-то в ту пору
видимо-невидимо водилось. На зиму целую бочку насолит.
Дичь стрелял: рябчики чуть не под каждым кустом. Хлеб севали, да
мало: даже рожь и ячмень здесь редко
поспевали. Я в семью девятая
пришла, а Петю скоро в солдаты взяли. Только обожнемся, и сразу в лес — дрова
пилить промышленнику Григорьеву. Да и приезжие купцы работу задавали — тем
тоже пилили. В семье — бабы да девчонки, в лес идти — горе мыкать, но ревем да
идем. Платили гроши, а подать большая. По воде бродили лаптях.
А и всей-то одежды — на зиму две домотканые шерстяные гуни, летом — домотканые
же рубахи, сарафан с кофтой и «дубас» — сарафан из навощенной набойки. Замуж
вышла, так справили мне для праздника ботинки, а так все в лаптях.
Когда я в
семью Кашиных пришла, Павлу всего семь
годков минуло, его «диким» звали — озорник был, балун. Учиться ему не пришлось,
в школу ходить не в чем: и ноги босы и бока голы. Все на полу, на соломе спали.
С тринадцати лет и Павел в лесу стал работать. А подрос Павел Кашин и вошел в
полную силу, произошли события, которые, пожалуй что,
определили всю его судьбу. Приказчики, выполняя волю лесопромышленника,
бесчеловечно обращались с коми-пермяками, за людей их не считали. Рабочие не
выдержали и сказали, что на этих условиях работать не станут. Подавлять
забастовку приехали урядник и жандармы. Произошла стычка, двух рабочих
застрелили. На силу карателей рабочие ответили силой. Павел Кашин так прижал
урядника, что тот умер. Дело обернулось трагически: скорый суд приговорил
Павла к смертной казни. Но началась первая мировая война и смертную казнь
Кашину заменили отправкой на передовую минером. Командиру 34-й инженерной роты
штабс-капитану Соболеву, приказали:
«Помилованному высочайшим
указом солдату Кашину давать самые опасные минерские задания, дабы кровью своею он доказал преданность его императорскому величеству».
И хотя Павел Кашин
преданности доказывать не собирался, он смело шел на разминирование, и счастье
не покидало его.
Октябрь застал Катина на
румынском фронте. Он вел революционную работу, стал
членом полкового комитета, помогал устанавливать Советскую власть в
Кишиневе, Одессе, Херсоне. Один из боев в Киеве закончился для Павла ранением.
Кашин вернулся в Тайны. Но
тревожное время в стране не дало ему спокойно жить дома. Прослышав, что на
молодую Советскую республику из Сибири наступает Колчак, он вместе с
товарищами-одногодками добрался на лодке до железной дороги и пошел воевать. С
тех пор семья надолго потеряла его из виду, и одно время в Гайнах даже думали,
что белые убили парня.
Но нет: главные события и
приключения жизни Кашина еще только начинались.
На восточном фронте Павел
стал командовать отрядом 21-го интернационального полка особой бригады третьей
армии.
Местное население,
создавшее партизанские отряды, очень помогало красноармейцам, и соединенными
усилиями удалось разгромить войска белого генерала Петлищева. Командующий
Василий Константинович Блюхер был доволен успехом и в разговоре с Кашиным
пожалел только, что самому генералу удалось бежать.
— Я достану его живым или
мертвым! — горячо заверил Кашин.
Блюхер улыбнулся:
— Тогда лучше живым!
|